Неточные совпадения
— Хотел, чтобы загрызли… Бог не попустил. Грех
собаками травить! большой грех! Не
бей, большак, [Так он безразлично называл всех мужчин. (Примеч. Л.Н. Толстого.)] что
бить? Бог простит… дни не такие.
«Так есть же такие, которые
бьют вас,
собак!» — сказал он, кинувшись на него.
— В нашей воле дать политику парламентариев в форме объективного рассказа или под соусом критики. Соус, конечно, будет политикой. Мораль — тоже. Но о том, что литераторы
бьют друг друга, травят кошек
собаками, тоже можно говорить без морали. Предоставим читателю забавляться ею.
— Бир, — сказал Петров, показывая ей два пальца. — Цвей бир! [Пару пива! (нем.)] Ничего не понимает, корова. Черт их знает, кому они нужны, эти мелкие народы? Их надобно выселить в Сибирь, вот что! Вообще — Сибирь заселить инородцами. А то, знаете, живут они на границе, все эти латыши, эстонцы, чухонцы, и тяготеют к немцам. И все — революционеры. Знаете, в пятом году, в Риге, унтер-офицерская школа отлично расчесала латышей,
били их, как бешеных
собак. Молодцы унтер-офицеры, отличные стрелки…
Смерть у них приключалась от вынесенного перед тем из дома покойника головой, а не ногами из ворот; пожар — от того, что
собака выла три ночи под окном; и они хлопотали, чтоб покойника выносили ногами из ворот, а ели все то же, по стольку же и спали по-прежнему на голой траве; воющую
собаку били или сгоняли со двора, а искры от лучины все-таки сбрасывали в трещину гнилого пола.
— Артисты — sans façons, [без церемоний (фр.).] которые напиваются при первом знакомстве,
бьют стекла по ночам, осаждают трактиры, травят
собаками дам, стреляют в людей, занимают везде деньги…
«Добрый! — думала она, —
собак не
бьет! Какая же это доброта, коли он ничего подарить не может! Умный! — продолжала она штудировать его, — ест третью тарелку рисовой каши и не замечает! Не видит, что все кругом смеются над ним! Высоконравственный!..»
Но за это их
били по рукам, и они тотчас же смирялись и походили на
собак, которые идут сзади прохожих, сгорая желанием укусить, да не смеют.
Чем ближе подходил человек, тем больше прятался тигр; он совсем сжался в комок. Не замечая опасности, Дерсу толкнул
собаку ногой, но в это время выскочил тигр. Сделав большой прыжок в сторону, он начал
бить себя хвостом и яростно реветь.
Иногда злая старуха слезала с печи, вызывала из сеней дворовую
собаку, приговаривая: «Сюды, сюды, собачка!» — и
била ее по худой спине кочергой или становилась под навес и «лаялась», как выражался Хорь, со всеми проходящими.
Осмотревшись, я понял причину своих снов. Обе
собаки лежали у меня на ногах и смотрели на людей с таким видом, точно боялись, что их
побьют. Я прогнал их. Они перебежали в другой угол палатки.
Архип взял свечку из рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора. Сторож начал
бить в чугунную доску,
собаки залаяли. «Кто сторожа?» — спросил Дубровский. «Мы, батюшка, — отвечал тонкий голос, — Василиса да Лукерья». — «Подите по дворам, — сказал им Дубровский, — вас не нужно». — «Шабаш», — примолвил Архип. «Спасибо, кормилец», — отвечали бабы и тотчас отправились домой.
Притаившись, я соображал: пороть — значит расшивать платья, отданные в краску, а сечь и
бить — одно и то же, видимо.
Бьют лошадей,
собак, кошек; в Астрахани будочники
бьют персиян, — это я видел. Но я никогда не видал, чтоб так
били маленьких, и хотя здесь дядья щелкали своих то по лбу, то по затылку, — дети относились к этому равнодушно, только почесывая ушибленное место. Я не однажды спрашивал их...
— Верю? — крикнул дед, топнув ногой. — Нет, всякому зверю поверю, —
собаке, ежу, — а тебе погожу! Знаю: ты его напоил, ты научил! Ну-ко, вот
бей теперь! На выбор
бей: его, меня…
Часто, отправляясь на Сенную площадь за водой, бабушка брала меня с собою, и однажды мы увидели, как пятеро мещан
бьют мужика, — свалили его на землю и рвут, точно
собаки собаку. Бабушка сбросила ведра с коромысла и, размахивая им, пошла на мещан, крикнув мне...
Несколько вечеров подряд она рассказывала историю отца, такую же интересную, как все ее истории: отец был сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь за жестокость с подчиненными ему; там, где-то в Сибири, и родился мой отец. Жилось ему плохо, уже с малых лет он стал бегать из дома; однажды дедушка искал его по лесу с
собаками, как зайца; другой раз, поймав, стал так
бить, что соседи отняли ребенка и спрятали его.
Эта охота продолжается до половины лета с тою разницею, что с весны рябчики самцы не только откликаются на искусственный голос самки, но и летят на него с большою горячностью, так что садятся по деревьям весьма близко от охотника, и
бить их в это время очень легко; со второй половины мая до половины июля они откликаются охотно, но идут тупо; потом перестают совсем приближаться на голос самки, а только откликаются, и потому охотник должен отыскивать их уже с
собакой.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности
собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее
бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Собаки тут не нужно, а нужно ружье, которое бы
било далеко, кучно и сильно: хотя в это время года тетерев уже не так крепок к ружью, как в конце осени и в начале зимы, но зато стрелять приходится почти всегда далеко и нередко сквозь ветви и сучки.
— Охотники, кончив весеннюю стрельбу на высыпках, пользуются токами и
бьют дупелей из-под
собаки: по вечерам — до глубоких сумерек, по утренним зарям — до солнечного восхода; но по утрам дупели скоро от выстрелов разлетаются в глухие места болот, иногда не в близком расстоянии, где и остаются до вечера.
В это время вальдшнепы очень смирны, сидят крепко, подпускают охотника близко и долго выдерживают стойку
собаки: очевидно, что тут
бить их весьма нетрудно, особенно потому, что вальдшнепы в мокрую погоду, сами мокрые от дождя, на открытом месте летают тихо, как вороны: только очень плохой или слишком горячий охотник станет давать в них промахи. подумать, что такая простая, легкая стрельба не доставит удовольствия настоящему, опытному и, разумеется, искусному стрелку, но такая охота редка, кратковременна, вообще малодобычлива, имеет особенный характер, и притом вальдшнеп такая завидная, дорогая добыча, что никогда не теряет своего высокого достоинства.
Вот почему охотники не дают молодой хорошей
собаке искать по коростелям и вот почему
бьют их не так много; впрочем, для старой, твердо дрессированной
собаки приискиванье коростелей безвредно, особенно для имеющей верхнее чутье; она, не утомляя себя разбираньем и беганьем по перепутанным, бесконечным дергуновым следам, поведет охотника скоро и прямо к нему, и он принужден будет подняться.
Стрельба выходила славная и добычливая: куропатки вылетали из соломы поодиночке, редко в паре и очень близко, из-под самых ног: тут надобно было иногда или послать
собаку в солому, или взворачивать ее самому ногами. было
бить их рябчиковою дробью, даже 7-м и 8-м нумером, чего уже никак нельзя сделать на обыкновенном неблизком расстоянии, ибо куропатки, особенно старые, крепче к ружью многих птиц, превосходящих их своею величиною, и уступают в этом только тетереву; на сорок пять шагов или пятнадцать сажен, если не переломишь крыла, куропатку не добудешь, то есть не убьешь наповал рябчиковой дробью; она будет сильно ранена, но унесет дробь и улетит из виду вон: может быть, она после и умрет, но это будет хуже промаха — пропадет даром.
— Кулаком правду не убьешь! — крикнул Рыбин, наступая да него. — И
бить меня не имеешь права,
собака ты паршивая!
— На что ему
собака? Он самопугом — идет лесом, а дичина вылетает, заяц выбегает — он их и хорп! А на хмелевищах хорька
бить —
собака одна помеха.
— На кого прошу, и сам не ведаю, надежа православный царь! Не сказал он мне,
собака, своего роду-племени! А
бью челом твоей царской милости, в бою моем и в увечье, что
бил меня своим великим огурством незнаемый человек!
Собака завизжала, больше от неожиданности и обиды, чем от боли, а мужик, шатаясь, побрел домой, где долго и больно
бил жену и на кусочки изорвал новый платок, который на прошлой неделе купил ей в подарок.
С чугунной земли встают избы придорожных деревень, подкатываются под ноги сердитые, голодные
собаки, сторож
бьет в
било и пугливо кричит...
Гамзало понял, для чего Хаджи-Мурат велел зарядить ружья. Он с самого начала, и что дальше, то сильнее и сильнее, желал одного:
побить, порезать, сколько можно, русских
собак и бежать в горы. И теперь он видел, что этого самого хочет и Хаджи-Мурат, и был доволен.
— Ах я, глупый! Ах я, окаянный! — заговорил он, отчаянно болтая головою. — Что я наделал!.. Что я наделал!..
Бить бы меня,
собаку! Палочьем бы меня хорошенько, негодного!.. Батюшка, Глеб Савиныч, — подхватил Аким, простирая неожиданно руки к мальчику, мешаясь и прерываясь на каждом слове, — что ж я… как же?.. Как… как же я без него-то останусь?.. Батюшка!
— Добрый ты, Кирик Никодимыч! — презрительно усмехаясь, сказал Илья. —
Собаки вот есть такие — её
бьют, а она ласкается… А может, ты не жалеешь меня, а боишься, что я на суде про жену твою говорить буду? Не бойся… этого не будет! мне и думать про неё стыдно, не то что говорить…
Так она, например, не могла видеть, как
бьют лошадь или
собаку, и способна была заплакать при известии, что застрелился какой-нибудь молодой человек, особенно если молодому человеку благоразумно вздумалось застрелиться от любви, но… но сама любить кого-нибудь, кроме себя и денег… этого Юлия Азовцова не могла, не умела и не желала.
Здесь отдыхал в полдень Борис Петрович с толпою
собак, лошадей и слуг; травля была неудачная, две лисы ушли от борзых и один волк отбился; в тороках у стремянного висело только два зайца… и три гончие
собаки еще не возвращались из лесу на звук рогов и протяжный крик ловчего, который, лишив себя обеда из усердия, трусил по островам с тщетными надеждами, — Борис Петрович с горя
побил двух охотников, выпил полграфина водки и лег спать в избе; — на дворе всё было живо и беспокойно:
собаки, разделенные по сворам, лакали в длинных корытах, — лошади валялись на соломе, а бедные всадники поминутно находились принужденными оставлять котел с кашей, чтоб нагайками подымать их.
— Я — пес бездомный, короткохвостый, а народ состоит из цепных
собак, на хвосте каждого репья много: жены, дети, гармошки, калошки. И каждая собачка обожает свою конуру. Не поверят. У нас — у Морозова на фабрике — было дело! Кто впереди идет, того по лбу
бьют, а лоб — не задница, долго саднится.
О своей физической силе и охотничьих своих способностях он тоже отзывался не очень скромно: с божбой и клятвою уверял он своих слушателей, что в прежние годы останавливал шесть лошадей, взявшись обеими руками за заднее каретное колесо,
бил пулей бекасов и затравливал с четырьмя борзыми
собаками в один день по двадцати пар волков.
Только она одна почему-то обязана, как старуха, сидеть за этими письмами, делать на них пометки, писать ответы, потом весь вечер до полуночи ничего не делать и ждать, когда захочется спать, а завтра весь день будут ее поздравлять и просить у ней, а послезавтра на заводе непременно случится какой-нибудь скандал, —
побьют кого, или кто-нибудь умрет от водки, и ее почему-то будет мучить совесть; а после праздников Назарыч уволит за прогул человек двадцать, и все эти двадцать будут без шапок жаться около ее крыльца, и ей будет совестно выйти к ним, и их прогонят, как
собак.
— Почему же? У меня ужасно много дела… а помощник один — Никон, денщик папы. Он уже старик и тоже пьёт, но страшный силач и знает своё дело. Мужики его боятся. Он —
бьёт их, и они тоже раз как-то сильно
побили его… очень сильно! Он замечательно честен и предан нам с папой… любит нас, как
собака! Я тоже его люблю. Вы, может быть, читали один роман, где есть герой, офицер, граф Луи Граммон, и у него тоже денщик Сади-Коко?
Говорил он долго и сухо, точно в барабан
бил языком. Бурмистров, заложив руки за спину, не мигая, смотрел на стол, где аккуратно стояли и лежали странные вещи: борзая
собака желтой меди, стальной кубик, черный, с коротким дулом, револьвер, голая фарфоровая женщина, костяная чаша, подобная человечьему черепу, а в ней — сигары, масса цапок с бумагами, и надо всем возвышалась высокая, на мраморной колонне, лампа с квадратным абажуром.
Бурмистров был сильно избалован вниманием слобожан, но требовал всё большего и, неудовлетворенный, странно и дико капризничал: разрывал на себе одежду, ходил по слободе полуголый, валялся в пыли и грязи, бросал в колодцы живых кошек и
собак,
бил мужчин, обижал баб, орал похабные песни, зловеще свистел, и его стройное тело сгибалось под невидимою людям тяжестью.
Ваничка(целуя Дурнопечина в плечо).Благодарю покорно, дедушка! Я бы еще к вам просьбицу имею: мне теперь тоже, что дома-то жить и на
собаках шерсть
бить — я уж лучше жениться хочу.
Сидящие на сроки не решатся сделать «крышку», но
бить его будут все время, как
собаку, походя и при всяком случае.
Задыхаясь, бежим. Ветер толкает нас в спины, осыпая нас тревожным криком, заливчатым лаем
собак и глухим гулом чугунного
била. Проснулась деревня, но кажется, что она боязливо отходит в сторону, удаляется от мельницы.
— Вы бы спросили, ел ли еще нынче Сашка-то что-нибудь. Что ж,
бейте, коли вам
собака дороже человека, — проговорил Сашка. Но тут же получил такой страшный удар кулаком в лицо, что упал, стукнулся головой о перегородку и, схватясь рукой за нос, выскочил в дверь и повалился на ларе в коридоре.
— О, свинья! Трус! Предатель! — злобно зашипел Файбиш. — На же, на!.. Получи!.. Кнут резко свистнул в воздухе. Файбиш
бил широко и размашисто, тем движением, каким он обыкновенно стегал
собак. Но Герш быстро повернулся к балагуле задом, сгорбился, спрятал шею в плечи, и жестокие удары пришлись ему по спине и по рукавам.
И все обманывают его, даже животные: когда он ласкает
собаку, она кусает его за пальцы, а когда он
бьет ее палкой — она лижет ему ноги и смотрит в глаза, как дочь.
Но признаться надобно — забавны восторги этой размашистостью, выражающеюся в том, что иные господа парятся в банях, поддавая на каменку шампанское, другие
бьют посуду и зеркала в трактирах, третьи — проводят всю жизнь в псовой охоте, а в прежние времена так еще обращали эту охоту и на людей, зашивая мелкопоместных лизоблюдов в медвежьи шкуры и потом травя их
собаками…
Я спросил: «Что это такое?» Она сказала: «Это колодники из острога ходят —
собак бьют.
Впереди шли солдаты, сзади четыре колодника в цепях. У двух колодников в руках были длинные железные крючья и у двух дубины. Перед нашими воротами один колодник крючком зацепил дворную собачонку, притянул ее на середину улицы, а другой колодник стал
бить ее дубиной. Собачонка визжала ужасно, а колодники кричали что-то и смеялись. Колодник с крючком перевернул собачонку, и когда увидал, что она издохла, он вынул крючок и стал оглядываться, нет ли еще
собаки.
Развелось много
собак, и городское начальство велело
бить всех
собак по городу».